Какая первая буква? А? Да, вопрос не про алфавит. Какую первую букву узнает в своей жизни ребёнок? Даже у самых бесполезных британских учёных нет этого ответа. Но буквы быстро начинают окружать нас: в игрушках и праздничной гирлянде, витринах и мультиках, даже на выходных костюмчиках. А выйдя в комбинезоне на улицу, малыш видит их уже на номерах машин. По номерам так приятно проводить пальчиком: рельефные. А за пальчиком остаются следы. Первые творческие следы. Через год можно дотянуться и до капота, на нём выпуклые, как типографские литеры, буковки названий автомарок. Как же мальчишки любят эти блестящие значки. И вскоре он уже знает все модели автомобилей. Хотя даже не держал в руках букваря.

Но еще удивительнее были буквы, изображавшие заголовок детского журнала ВЕСЁЛЫЕ КАРТИНКИ – маленькие забавные человечки выгибались и кривлялись так, что он захотел подружиться с буквами.

Взрослые уверены, что освоению букв помогают кубики. Но много ли сочинишь из одного набора? Интересно, как же играют в кубики китайчата? Хотя и у нас ограничения во всём: предусмотрительные взрослые специально буквы Х, У и Й рисуют на одном кубике, чтобы не дай бог… Вы все еще считаете, что цензуры нет?

Тогда он начал мечтать о большом наборе кубиков. Нет, не с алфавитом из 1000 букв, а просто множеством кубиков, чтобы выложить на полу свое первое уходящее в даль комнаты послание, как в начале любого эпизода STAR WARS, помните?

Получилось бы сказочное послание. Только не сказки про далёкую галактику. Он хотел рассказывать сказки не детям – взрослым. Ему очень важно было объяснить им, как странно они поступают со своей жизнью. А взрослые не слушали его. Даже родители. Но он не сомневался – прочитать – обязательно прочтут.

***

В начальной школе выяснилось, что в древние-предревние времена буквы рисовали рабы. Писчики-невольники порой были образованнее хозяев, да и стоили дороже вольных граждан. Времена изменились, и буквы стали рисовать суровые бородатые монахи. Почему рисовать? Техника была такая, что и не разберешь – писец он (не северный, в смысле, а по профессии) или каллиграф. А в таких руках каждая буковка хотела стать Буквицей: и краской красной напишут, и, вообще, хочется стать заметной, красивой. Вдвойне ручная работа. Наверное, все буквы – женского пола. Но выбирать не приходится – куда поставят, там и будешь редкий читательский взгляд будоражить. Так и проживешь одну, хоть и долгую, жизнь: из-за безумной цены книги в те времена берегли. Рукописи не горят? Но все равно, рано или поздно буквы попадали в пламя (нет, не Ада, а бытовое) или же доставались дождевым червям (но не отсюда произошло прозвище «книжный червь»). Короче, мало кто попадал в Рай.

А между тем, без букв – никуда. Многие даже в туалет без них сходить не могут. И кушать без книги не получается – не работает функция. А в метро? Куда спрятаться от лиц? Снова – в буквы.

С кубиками уже было стыдно играть. Он тянулся к печатной машинке: настоящий Ундервуд! Сколько требовалось сил ребенку продавить пружину механической кнопки, и с какой силой механизм лупил по бумаге молоточком: «Динь!». А сколько стресса опечататься! Ведь не нажмешь BackSpace, и приходится перепечатывать всю страницу.

С таким напряжением – не до сочинения рассказов. Особенно если учесть, что все буквы врассыпную. Зачем его учили алфавиту, если на клавиатуре какой-то беспорядок? Где логика, скажи мне, ЙЦУКЕН? Да проще в школе плакаты по трафаретному алфавиту выводить.

Спустя несколько лет и трафарет и карандаш все же незаметно сменились компьютерной клавиатурой. Какое же это чудо: сразу исправлять любую опечатку! Пальцы нажимают на буквы. Буквы собираются в смысл и уже создают эффект. От найденных рефератов до неуверенного виртуального секса.

Буквы, оказывается, всесильны. Они способны начинать войны и формулировать теоремы. Не верите? Уроки литературы к последнему звонку снабдили его убедительным списком примеров. Стихи из буковок вдохновляют идти на те самые войны. А простые десять букв: Я, Л, Ю, Б, Л, Ю, Т, Е, Б, Я – открыть многие теоремы.

Последний звонок, выпускной, и надо поступать в институт.  Для литературного – оказалось, что ему нечего показать. В смысле рассказов, романов – «портфолио». А просто «рассказывать» – тут такое не слушали. Слушают только знаменитых писателей. Остальные заслуживают лишь прочтения. Повторилась ситуация детства. В результате он пошел в полиграфический институт. Казалось, типографское искусство уже забыто. Но вот набор на специальность по инерции продолжался. Главное – тут он мог сблизиться с буквами, чтобы наконец-то писать. Но как же деньги? Так зарабатывать он может как дизайнер. Все однокурсники так поступали.

***

Начались будни: лекции, семинары, лабораторные работы и халтура до утра (это родители называли её так, он же говорил «фриланс»). На лекциях же приходилось бороться лишь с одним соблазном – сном:

– Однако на землю пришел Спаситель. Его потом причислили к лику святых: Иоганн Гутенберг. Он придумал подвижные литеры. И жизнь буковок невероятно изменилась! Как? Представьте: в мире, где почти всем был уготован Ад, он ввёл реинкарнацию. Тут не только настроение, тут всё изменилось.

Понимаете, какая была борьба со сном? Ведь с лектором ему повезло. Умел донести и мысль и дидактический материал.

– Вот милая подвижная литера «А». Шрифт – антиква. Я взял её для лекции из гохрана. Как-нибудь устрою туда экскурсию, если попросите.

Продолжим? Первое слово, которое произнесла, в смысле отпечатала наша литера: вражды. Оно запомнится на всю жизнь – это как у детей (сколько пространства для Фрейда). Только это уже композиция. Кооперация. И запомнится всем соучастницам.

Её первый набор – Сам Толстой – повезло! Вот фрагмент:

…любви, дружбы, ненависти, страстей шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды…

Она четвертая справа. Видите? Но прежде чем она попала на эту школьную фотографию, её вырезал мастер. Точнее, вырезал он форму, из которой по образу и подобию отлили нашу А.

– Это мы с вами тоже будем делать. В ноябре.

***

Она хорошо запомнила первые руки мастера. И соседей. И тех, что на строчку ниже и выше. Хотя, тех что сверху она не полюбила. Или это они ее? В общем, как в любом социуме, не задались у них отношения. Но они все равно рассказывали – так в общении с соседями складывалось предложение. Через три месяца набор рассеяли. Она испугалась такой короткой карьеры. Но вскоре попала в руки другого наборщика. Новый том. И новые соседи. Буква узнавала содержание от них. Новые смыслы. Так из слухов складывалось представление. Познавался мир. Вообще, юность и взросление на работах Толстого её избаловали. Насколько же досадно после этого оказаться в сухом канцелярском приказе.

Иногда ей совсем не везло. Ведь хуже всего тем буковкам, которые в переносимых словах. Представляете – половина близких родственников – вообще с другого края. Поди – докричись до них! Поэтому все не любили черточку в наборе: предвестник расставания.

Еще слово, снова другие руки, уже, судя по рукаву, даже другая эпоха. Потом – все реже и реже она чувствовала и тепло рук, и терпкий запах краски, и уже долгожданное давление пресса. А что делать? Мода проходит. И на шрифты – также. Она, уже не как девочка, а как взрослая женщина, понимала – это время идет. Но она радовалась каждому перевоплощению. Реинкарнация – это нестрашно! Темнота ящика с литерами сменяется ярким светом, новыми руками и новым витком взросления. Так и довела её судьба до хранилища.

А пока что, транзисторные нолики и единички все чаще загоняли её в ящик, из которого я и извлек литеру для вас. Но старушка с жалостью смотрела на них, цифровых потомков: бедная молодёжь! Ни соседей, ни родственников, ни друзей – просто бесконечное облако файла. Не зря говорят – живут в матрице. Даже не ведают, какие слова, фразы, смыслы формируют. И вы, молодёжь, берегите себя.

***

Лекции – веселые, подработки – всепоглощающие, а вот с писательством как-то всё «не до». Может быть он продался битам и байтам (не послушал учителя), но буковки собирались уже в смс-ки. Сотни смс-ок девушкам. Не думаю, что этого достаточно, чтобы назвать его мастером короткого слога. Клавиатура стала ближе многих родственников, а пальцы на ФЫВА и ОЛДЖ – как «Привет!» при встрече. И затянуло. Раньше поэтов губило не равнодушие, а дуэли. Теперь – ВКонтакт. Но юнец, который не хочет революции – подлец. Он тоже через это прошел. Вместо сказок сочинял стихи:

Револьвер заряжен,
Курок взведен. Ты понимаешь:
Это не на час.
Это не сделать за раз.

Революция сегодня,
Революция сейчас!

Противовесом оставался лишь учитель. Он продолжал зажигать и на лабораторных:

– Примерно также Гутенберг и создавал свои странички. Конечно же, он напечатал библию. И мигом разбогател. А люди наконец-то смогли ее прочитать. Удивительный пример честного богатства. Люди были в шоке. До этого библия была доступна лишь священникам. И люди не читали ее, а слушали отрывки по воскресеньям. Прочли. Осмыслили. И устроили Революцию. В смысле – Реформацию. Странно, что у нас совсем другие люди – они прочитают декларации чиновников, и никаких революций.

Лабы – это всегда работа руками. Зададим формат, в пробельный материал загоним квадраты и в край 12 пунктов. Как же буквы не любят эти бабашки и пункты! Как тупых сержантов не любят призывники. Никакой свободы опять! Руки наборщика толкают литеры в верстатки, как в окопы. А сержанты – знай да прессуй их. Ой-ох-тесно!

А что же с пробелами? За них ложатся, как на амбразуры – шпацы. Увы, все буквы погоняют их, как салаг. Конечно: те пусты глазами – никакой индивидуальности. Запомните: подвиг – это вовсе не то, что запомнится, это то, куда ты влип.

Ну а тем временем мы закончили гранку. Скрепим ее, чтобы не разбежалось, как каре перед наполеоновскими полками. В тиски рамы их. И пожестче! Теперь черная как сажа краска. Буквы ропчут – они уже не блестят! А вы что думали? Война – это в первую очередь – грязь, а не парады. Валик откатился. Выдох. О… белый лист сверху. Мы в Раю? Не торопитесь, буковки, поворот рычага, и пресс сдавливает вас с листочком. Но на мгновение, недостаточное для любви. Ощущения – словно ты в окопе, а вражеская артиллерия уже подключилась к обработке сектора. Тут не до любви.

– Ну а наша первая страничка готова! Минуту просушки, и можете сделать оттиск себе на память.

***

Институт он закончил. И даже получил место по распределению на госпредприятии (это только на вывеске «Образцовая типография», а на деле – лишь ценная недвижимость и мегатонны чугуна). Ему полагалась каморка со старым компом и бесчисленными стеллажами, которые напоминали ячейки колумбария, заполненные литерами коробочки. Различные шрифты.

– Зачем всё это? – растерянно спросил он дядю Борю, старого мастера-наладчика, руки которого помнили еще набор новостей о полёте Гагарина.

– Стратегический запас! Как паровозы берегут на специальных кладбищах – ждут «случая войны», когда ни мазута, ни электропроводов не останется, и в них снова начнут закидывать уголь и бревна. Так и литеры берегут, ведь когда погаснет электричество, когда все ваши DNS-сервера замолчат, люди набросятся на информацию. И куда тут без старых добрых букв?

Он же привык к клавиатурным буквам. Они же тоже буквы – каждая кнопка фиксированной ширины и высоты – стройные рядки. И уже давно не страшат хаотически разбросанные буквы. ФЫВА и ОЛДЖ – на любой клавиатуре ждали, как Ромео под балконом Джульетту, а он даже не смотрел в их сторону. Сел за старенький компик. Клавиатура грязная, как и монитор. Посмотрим, что там внутри. Ввести пароль? Задумчивый взгляд на клавиатуру. Можно же, как Шерлок, по самым стёртым кнопкам вычислить код. Что-то не так… Где ФЫВА? А ОЛДЖ? Кто-то украл Ромео! На средней строчке клавиатуры предыдущий работник переставил кнопки и сложилось сочетание «БЕГИ ОТСЮДА». Так что пароль он подобрал с первой попытки, а сам, вспомнив детство, подумал: «Похоже, не уберегли эти кубики от дурака.»

– Кто же до меня тут работал, дядь Борь?
– Да лоботряс один. Не прижился у нас. Дело-то любви требует, а не мечтателей.

Старый мастер продолжил инструктаж:

– Твой «офис» – кладезь бесценностей. Пойми же, такие разные шрифты в одном здании нынче – считай, у тебя целый музей.
– Да толку-то от них? – свеженький практикант с головой ушел в старенький компьютер. – А интернет-то есть на компьютере?
– Эх, вот меня никому убеждать не надо было после техникума. Руки сами тянулись к работе! – он открыл один из ящичков. Помню, этим комплектом мы печатали юбилейное издание «Войны и Мира». 100 лет прошло! На 150-тилетие – уже скучная офсетка была.

***

Вскоре перетащил из дома нормальный комп, и, как в институте, загрузил себя левыми проектами: верстка, рисование, корректура. Полиграфический раб. Особенно в дни бесчисленных дедлайнов. Как и сейчас – 31е декабря, а проект еще не сдан. А буквы… буквы остались для развлечения: каждый час фрилансер-профессионал встает с рабочего места для разминки. Буквы разминали пальцы и развивали мозги.

Он снова оглянул своё рабочее пространство: бесконечные стеллажи с маленькими ящичками, бирочки над рукоятками.  Как картотека в библиотеке. Но тут не карточки с библиографическими данными книг, а литеры – буквы разных шрифтов, образующие как раз свою библиотеку: шрифтов.

Что бы сегодня набрать?

Свою сказку? Да ну… нет вдохновения совсем. Ну какие сказки в этой каморке. Да и мысли – все в проекте. Разве только сказку про книжного червя, который спустя века превратился из поедателя вкусных натуральных красок в зануду, ночами зависающего перед монитором?

— Нет! Наберу-ка что-то из классики. Вторая половина 19 века? Ок. Подберем и шрифт соответствующий. О! Вот этот. Препод еще его любил приносить в институт.

Буковки все перевернуты. Какое же надо иметь воображение, чтобы собирать строки задом-наперед? И спокойствие. Литеры же сами собрались в строчки. Откатаем под прессом. Пробный оттиск отливал свинцом:

«Политическая власть в собственном смысле слова — это организованное насилие одного класса для подавления другого.»

Надо же, какие баловливые ручки! Вспомнили юность. А он вспомнил свой стих:

Револьвер заряжен,
Курок взведен. Ты понимаешь:
Это не на час.
Это не сделать за раз.

Революция сегодня,
Революция сейчас!

 

– Да что за настроение у меня! – Он рассыпал набор. – Что там осталось из школы? Из конца 19 века?

Руки начали пересобирать литеры в новый набор:

«Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей шла, как и всегда, независимо и вне политической близости или вражды и вне всех возможных преобразований.»

Нет, проснувшегося революционера не остановить:

Гильзы на асфальте, как шелуха,
А ты – как барабан в револьвере,
Ворочаешься под одеялом
Снова в попытках заснуть.

Революция для нас,
Революция в нас!

Но мысли не дают спать уже не первый час.

Революция в тебе.
Или ты пас?…

Да какая революция? Все, на что он теперь способен – это бросить проект и идти в загул. Праздновать Новый Год. Пофиг на штрафы, на деньги, на понижение в статусе на бирже фрилансеров. И ушёл. Даже не разобрав литеры по ящикам. Бросил на столе.

***

Буквы остались одни. Где-то за окном из машины напевал Стиви Вандер. Но буковок уже никто не звал. Обидно?

Не повод для грусти. Они собрались в центре стола. Наша А была явно неравнодушна к парнишке:

— Мы, буквы, не умеем выражать эмоции, поэтому скажу прямо: жалко парня!

Разношерстный гул слушателей перешел в одобрительный. А почувствовала себя Лениным на броневичке:

– Товарищи! В наших, хоть и не руках, но брусках, возможность. Возможность не впасть в забвение на рубеже годов. А сотворить сказку.
– Да! Да? Да что ты хочешь-то? А?
– Мы рождены, чтобы сочинить эту долгожданную сказку! Сколько он уже с ней страдает? Лет двадцать. Мы уже пропитаны его мыслями.
– Надо собраться и помочь… Память и опыт есть.

И вот, как в сказочную новогоднюю ночь, собираются буковки в общий набор. Пофиг, что разные шрифты – не как Франкенштейн монстра, собирают кусочки мыслей, нет! Это и не стройные ряды дивизии смерти. Это – разношерстные, разновозрастные ополченцы, выдвигающиеся в последний бой. Прочь переругивания, интернациональные конфликты и дедовщину. И шпацев никто не шпиняет сегодня. Работа спорится: столько раз её делали, что и наборщик не нужен. И мысли углубляются – полнота, ревизия и пересмотр с нового ракурса. Похоже, сказка будет постмодернистская. Ай, какие молодцы! Могли же просто сложиться в «беги отсюда», ан нет. Первая гранка готова! Вторая, третья. Как гренки из духовки — ням ням. В раму идут сами. Теперь смазать – как перед печкой, но не жиром – краской. Зажали в тиски. Буквы голосят. Больно. Но терпят.

***

Его революционный запал выветрился первоянварским морозным утром. По мертвой Москве он прибежал назад – доделывать проект.

А на клавиатуре со свежих оттисков на пяти листах лежит рассказ. Парень берет его в руки. Читает. О чем он думает? Думает, что это белочка.

А нет. Это – как раз вот эта – его первая сказка.